– Мы на хазар не шибко были похожи.

Ростислав резонно заметил:

– В тумане не шибко разберешь, кто перед тобой, а с началом атаки уже не все ли равно, на кого напали? Тем более я слышал, что вы первыми обстреляли их ладью и подожгли! Впрочем, что случилось, то случилось.

Неожиданно князь с вызовом посмотрел мне в глаза:

– Скажи, я показался тебе несправедливым? Неблагодарным?

– Нет…

– Не лги! Не могло тебе показаться иначе, а я после всего случившегося считаю тебя честным человеком… Знай же, Тагир поднимет большую рать, тысяч шесть воинов, и в этот раз уже никто не согласится решить исход боя судебным поединком. – Сделав короткую паузу, Ростислав продолжил: – Несправедливый правитель отправил бы Тагиру твою голову, но… Я отпускаю тебя. Возьмешь с собой сотню дружинников, вернешься на Русь вместе с Ланкой и детьми. Изяслав поймет, он простит и даст им… Что-нибудь да даст, родная ведь кровь!

Последние слова были произнесены с гневом. Дождавшись, пока Ростислав успокоится, я осторожно заметил:

– А правитель решил принести себя в жертву? Но сколько у вас людей?

– Да как ты смеешь?! – Князь зло посмотрел на меня, но, выдохнув, продолжил более спокойно: – В поле смогу выставить едва ли две тысячи человек. Из них моя дружина – две сотни конных гридей, да и то если тебе никого не дам. Еще сотня всадников наберется из числа местных воев, да сотня торков прибилась к нам, удирая от половцев, им деваться некуда. Но эти без броней, легкие всадники с луками… Остальные пешцы. Лучников хороших наберется едва ли две сотни, сотни три варягов наймем в Корсуни, Корчеве да Суроже. Оставшиеся – местное ополчение.

– А что касоги?

– А у касогов, – князь горько усмехнулся, – до тысячи конных гридей, в бронях да с копьями, два тысячи легких всадников-лучников да три тысячи пешцев. Начнут засыпать стрелами, потом ударят тяжелой конницей по любому крылу. Какое-то время продержимся, но у Тагира гридей втрое больше, сомнут… А как рухнет мой стяг, так побегут ополченцы. И все – легким всадникам только пешцев догонять да рубить…

– Отсидеться в крепости?

Князь досадливо скривился:

– А запасы? Дружина Святослава смела все, пока была на постое, новых еще никто не делал – до урожая сколько времени? Долго мы не протянем, а как ослабнем, так Тагир на штурм и пойдет. Тем более шесть тысяч воинов у него будет только через месяц, а через два – так все десять! Нам же на помощь никто не придет… Да если бы люди не знали, что касоги в городе творить начнут, взяв его с боя, – никто бы и в поле не вышел! Но знают, помнят еще, как они за Редедю мстили [83] … Но даже если бы я бежал, все равно Тагир город на разграбление отдаст! Так что погибну князем, с людьми своими, а там уж Господь рассудит, каким я был человеком и сколь страшны мои грехи…

Ростислав закончил свою горькую речь, твердо уверенный в том, как поступит. Но его самопожертвование не входило в мои планы.

– Княже, дозволь слово молвить!

Дождавшись утвердительного и, как мне показалось, заинтересованного кивка, я продолжил:

– Если отдадите мне молодых ополченцев сотни четыре, да лучников, да определите время их подготовить… Да оружейники сделают, что я скажу, то верю – выстоим мы против рати касожской, разобьем ворога!

Ростислав удивленно вскинул брови, после пытливо сощурился, словно пытаясь разглядеть что-то на моем лице… И лишь полминуты спустя заговорил:

– Рисковая ты голова, Андрей Урманин, ох рисковая! Я принимаю твой дар.

Наверное, мое лицо несколько вытянулось в недоумении, потому что князь продолжил:

– Меч, что ты привез мне из Новгорода. На самом деле свой клинок я подарил Тагиру в знак благодарности за оказанную помощь. И ныне касоги считают харалуг колдовской сталью… – Ростислав невесело усмехнулся. – Я не мог не отблагодарить тебя за привезенную семью, поэтому еще тогда, на пристани, и вернул меч. Но раз уж мы будем вместе биться и я доверю тебе столько людей… Ну, так где теперь мой меч-то?!

И вот определенный князем срок подходит к концу, а моя фаланга только-только научилась не ломать при движении строй да худо-бедно копья разом вперед выбрасывать, в едином уколе… Зато теперь я не абы кто, а цельный воевода с личным стягом – скрещенные золотые мечи на красном фоне! Пусть и жалко клинка, с которым я успел сродниться.

А стягу моему отведена большая роль в грядущей битве…

Глава 4

Август 1065 г. от Рождества Христова

Предгорья Кавказа

Большая хищная птица парила высоко в небе. Это был огромный ворон, многое повидавший на своем веку – в том числе и гибель глупых людей, убивающих друг друга. Презренные существа, неспособные летать – может, именно поэтому в них столько злобы, поэтому они стремятся забрать жизнь друг друга?

Но зрелища, подобного тому, что с высоты полета открылось сегодня ворону, он, пожалуй, еще ни разу не видел. Никогда еще такая масса людей не собиралась в одном месте, чтобы убивать. Откуда он знал, что они станут убивать? О, ворон это чувствовал, как чувствовал и то, что многие люди сегодня умрут. И тогда еды хватит на всех – и птицы, пресытившись мясом, будут выклевывать мертвым лишь глаза…

Ворон видел хорошо, очень хорошо! Он видел оперенье стрел в колчанах лучников, он видел цвет глаз воинов, готовящихся драться. Он видел, как правое крыло меньшей по численности группы людей – примерно раза в три – начало вытягиваться в тонкую линию, упираясь одной оконечностью в горы, а другой в центр их войска.

Что еще видела птица? Внизу готовились драться, но строились, не мешая друг другу, – и это вместо того, чтобы хорошо разогнаться, набрав скорость, да смело ударить лоб в лоб! Но странные людишки зачем-то топтались на месте…

Ворон мог видеть, и он видел, как по центру тмутараканской рати вперед вышли три сотни варягов, построившихся клином. За их спинами расположились еще воины, но на полных сил и уверенности в себе варягов, чье снаряжение и вооружение было ладно подогнано, даже птице было приятнее смотреть. Ополченцы за спинами наемников нерешительно жались друг к другу, отчаянно трусили, и их сердца бились едва ли не чаще, чем у улепетывающих зайцев.

На левом же крыле встали всадники – люди, севшие на коней (еще одно презренное существо!). Многие из них были одеты в сверкающие на солнце доспехи, чешуйчатые брони. Потому-то птице и было неприятно на них смотреть, слепило глаза – зато без всяких усилий он разглядывал загорелые лица стоящих впереди всадников, казавшиеся ему несколько иными, непохожими на прочих. Может, все дело в несколько непривычном разрезе глаз? Впрочем, наверняка ворон так и не понял. Но стоящие впереди воины не были облачены в доспехи, и смотреть на них можно было сколько угодно. Тем более что в их колчанах покоились оперенные стрелы, и птица никак не могла взять в толк, откуда же появились перья у презренных людей.

Между тем завершило развертывание и более многочисленное войско – дружины касогов. Впереди его единой широкой линией построились многочисленные легкие всадники, едва ли не равные числом людям, отступившим к горам. За ними также линией встали конники в доспехах, отблески солнца от которых вновь мешали птице смотреть. А за ними расположилась огромная масса простых пешцев.

Неожиданно над прилегающей к горам степью раздался жуткий, многоголосный волчий вой, изданный тысячами глоток. Даже ворон от неожиданности набрал высоту – столь громким и оглушительным он был! И тут же, оборвав его, вперед поскакали сотни всадники, отделившиеся от войска касогов… Легкие конные лучники.

Не доезжая шагов четыреста до строя русов, они выпустили в воздух тысячи стрел – легкий шелест их оперенья слился в жутковатый, громкий шорох. На мгновение их поток закрыл ворону обзор, столь много их было! А построившиеся в предгорьях тмутараканцы перестали видеть солнце…