– У меня всё ещё траур… – медленно произнесла я. – Ходить я почти никуда не могу, и визитами знакомые меня тоже не балуют. Кузен дома бывает только по утрам и ночам, и то не всегда. Значит, моего отсутствия дома никто не заметит.
– Но помимо самих выступлений будут ещё репетиции, – сухо напомнила Анабелл, и я кивнула.
– Понимаю.
– Внешность изменить в целом можно… – задумчиво заметила она. – Ты же понимаешь, что никто в театре не должен узнать твоего имени?
– Придумаем псевдоним, – пожала плечами я.
Она присела на диван, продолжая размышлять, и я осторожно спросила:
– Так ты не возражаешь?
Анабелл устало помассировала виски и посмотрела на меня, как на маленького ребёнка, которому бесполезно что-либо доказывать.
– По большому счёту – возражаю. То, что ты предлагаешь, – авантюра и безрассудство, которые нужны тебе не для какой-то цели, а просто так, чтобы развлечься. Это может угрожать моему делу.
– Но?.. – поторопила я её, когда она замолкла, хотя фраза осталась незавершённой.
В этот момент Путешественница усмехнулась – холодно, оценивающе.
– Но тебе повезло, что театр на Друри-Лейн тоже попадает в зону наших интересов, – её голос понизился почти до шипения. – А это значит, что и там ты сможешь быть нам полезна.
Глава 9
– Я по-прежнему не понимаю, как подобная идея вообще могла взбрести тебе в голову, – проворчала Анабелл и откинулась на спинку сиденья, осуждающе скрестив руки на груди. – А ещё больше не понимаю, почему я согласилась на это…
Я ничего не ответила. Слегка отодвинув шторку на окне кареты, я с интересом рассматривала городские улицы. В прошлый раз, когда мы отправлялись на музыкальный вечер, присутствие сэра Перси мешало мне, а сейчас я пользовалась случаем и восполняла пробелы в своём образовании. Правда, из-за тумана, основательно приправленного угольным смогом, видимость снова была весьма ограниченной, но что-то разглядеть всё же удавалось.
Стояло утро, и горожане спешили по своим делам. Мальчишки-газетчики с большими сумками и жестяными кружками продавали газеты, громко выкрикивая последние новости. Кухарки с объёмистыми корзинами шли на рынок за продуктами. Местный аналог дворника – метельщик – старательно разгонял грязь по перекрёстку, а затем отступил в сторону, давая дорогу тяжело нагруженной телеге. Я увидела нескольких чистильщиков обуви, точильщика ножей, тащившего на себе здоровенную конструкцию с точильным камнем, стайку уличных мальчишек, промчавшихся по мостовой с громким гиканьем и свистом…
– Ты сама не отдаёшь себе отчёт, в какую авантюру ввязываешься, – с упорством католического монаха, отказывающегося во времена правления Генриха VIII принять англиканство, продолжала гнуть свою линию Анабелл. – Если хоть кто-то узнает, кто ты…
Этими нравоучениями она уже порядком меня замучила, хотя в глубине души я не могла не признать, что в её словах есть зерно истины. Это действительно была безрассудная затея, в которой по здешним меркам слишком многое оказывалось поставленным на карту, и у меня не было чёткого и внятного ответа, зачем мне это понадобилось. Пожалуй… я всё ещё ощущала себя так, словно моя настоящая жизнь осталась в двадцать первом веке, в то время как то, что происходило здесь, воспринималось как нечто непривычное и инородное, словно я не жила сама, а смотрела кино по телевизору или наблюдала за представлением из зрительного зала. Та единственная «достойная» участь, которую могло предложить викторианское общество женщине благородного происхождения, казалась мне весьма ограниченной и неинтересной, и потому я с такой готовностью ухватилась за сумасбродное предложение Хогарта. Оно действительно могло бы принести новые, гораздо более острые ощущения, которые в этом мире могли бы показаться совершенно недопустимыми…
– Мы это уже обсуждали, – напомнила я Анабелл, решив не излагать свою позицию вслух. Путешественнице она точно будет абсолютно чужда. – И никто ничего не заподозрит. Здесь молодые девушки мыслят совершенно по-другому! Никто и вообразить себе не может, что молодая леди, да ещё незамужняя, пойдёт на такое!
Анабелл молчала, только сердито хмурила брови, и я невинно поинтересовалась:
– А почему ты не пытаешься угрожать мне и запереть меня дома? Чем я могу быть полезна Путешественникам в театре?
Лицо компаньонки слегка разгладилось, и теперь она смотрела скорее задумчиво.
– Об этом я расскажу тебе позднее. Сейчас, если вы с Хогартом сможете до чего-то договориться, твоей задачей будет осмотреться и держать ухо востро. Старайся замечать любые странности.
Оторвавшись от созерцания лондонской улицы за окном, я удивлённо взглянула на Анабелл.
– Ты о чём? У меня странное ощущение, будто ты отправляешь меня шпионить.
– В некотором роде, – нисколько не смутившись, спокойно подтвердила та, и у меня от такой открытой наглости глаза на лоб полезли.
– А теперь объясни поподробнее, – я скрестила руки на груди, напряжённо наблюдая за лицом собеседницы. – Что это за новости? Мы говорили о моём безрассудстве, а теперь вдруг выясняется, что ты хочешь втянуть меня в ваши путешественнические интриги!
На неё моё праведное возмущение не произвело никакого впечатления.
– Тебе не придётся шнырять по всему театру, суя нос везде, куда тебя не просят, – без малейших сомнений заверила она меня. – Твоя единственная задача – наблюдать. Это у тебя неплохо получается, как я уже успела убедиться.
– Но почему вы не могли отправить в театр кого-то из ваших, чтобы он сам всё выяснил?
– Это небезопасно.
Дальнейших комментариев не последовало. Я смотрела на неё, ожидая продолжения, но Путешественница явно не собиралась ничего мне объяснять. Только добавила после небольшой паузы:
– И мне самой здесь часто появляться тоже не следует. Во-первых, потому что никто не должен узнать твою компаньонку, а во-вторых…
Она замялась, на её бледном лице отразилось некое подобие борьбы, словно принимала решение, стоит мне говорить или нет, а затем вздохнула:
– Просто не следует. Сегодня я схожу с тобой, но потом… Я буду сопровождать тебя сюда и встречать после, но в театре ты будешь поступать по собственному усмотрению. Впрочем, – на последних словах в её голосе прорезались слегка ядовитые нотки, – насколько я могу судить, именно этого ты и добиваешься.
Я ответила ей ангельской улыбкой, и дальше мы ехали в молчании. На Друри-Лейн экипаж остановился (к слову сказать, сюда мы приехали в кэбе, который поймали, отойдя на приличное расстояние от дома), но Анабелл вышла не сразу. Вместо этого она аккуратно отодвинула шторку, изучая театральный подъезд и – особенно внимательно – небольшую очередь за билетами. Я не поняла, что именно или кого именно она высматривала, но потом Анабелл дала знак, что можно выходить.
Здание старейшего театра Англии было мне знакомо, поскольку я несколько раз проезжала мимо него в своём родном времени. Тогда оно казалось совсем небольшим, но здесь это двухэтажное здание вполне органично вписывалось в улицу, хотя и показалось мне заметно обветшавшим. Ах да, директор же говорил, что сейчас они переживают не самые удачные времена…
В холле театра было пусто, только женщина средних лет в сером платье и переднике занималась уборкой. В руках у неё была метёлка из перьев, которой она старательно смахивала пыль с витых перил лестницы. На наш вопрос, где мы можем найти мистера Хогарта, она указала на двустворчатые двери наверху, за которыми, по моим представлениям, должен был находиться зрительный зал.
Так и оказалось. Переступив порог, я едва не присвистнула. То ли это был своеобразный обман зрения, то ли здание изнутри было так спроектировано, но зал оказался неожиданно просторным и высоким – больше подходящим какой-нибудь опере, чем обычному театру. И вот здесь народу уже было значительно больше. Первой моё внимание привлекла разгневанная молодая женщина на сцене, которая что-то сердито выговаривала утомлённой пожилой даме, одновременно тыча пальцем в свою ярко-красную юбку. Акустика в зале была такая, что гневные реплики можно было расслышать даже в дальних его уголках: