– Княже, дозволь войти!
Ростислав вновь стоял в гриднице и смотрел в сторону моря – туда, где всего в паре верст от гавани мелькали паруса кажущихся такими маленькими кораблей. Касожских кораблей.
Князь обернулся ко мне. Лицо его было красным от рвущегося наружу гнева, на скулах играли желваки.
– Дозволяю.
Отвесив низкий поклон, я выпрямился и быстро заговорил, стараясь успеть донести задумку до отравленного бессильной яростью Ростислава:
– Княже, в Корсуни есть мастера-корабелы, которые умеют строить греческие дромоны. Есть и голодные моряки, коих выгнал со службы базилевс Константин. Если мы заплатим им, то…
Князь практически сразу прервал меня, тяжело взглянув прямо в глаза:
– Ну и как ты собираешься довезти до мастеров золото на постройку?
– Рискну ночью переплыть до Корчева, – коротко ответил я, немножко остудив гнев вот-вот готового взорваться Ростислава, – только мои люди и Порей, без него золото мы не сохраним. А уж там соберем дружину малую и в Корсунь отправимся. Уговорю греков, дам золота в задаток да кораблей построю…
– И сколько строить собрался? – спросил князь уже не столько гневно, сколько заинтересованно. – У касогов вон не меньше пяти десятков ладей! Все побережье держат, некуда даже варягов отправить суда рубить!
– А ты, княже, варягов попридержи. И стрелков моих – тех, кто с ростовыми луками. Судов я думаю построить немного, но что это будут за суда!
Князя уговорить удалось, не струсил и Порей, рискнув ночью добираться до Корчева вплавь, на маленькой лодке. С нами были только мои новгородцы, Наум и его люди ушли на Волынь еще в июле, получив от князя достойную плату, в том числе и за павших товарищей.
Если бы нас тогда обнаружили касоги – верная смерть! Но пронесло: ночью невысокая лодка с низкими бортами практически незаметна. Повезло и с погодой – а то как налетел бы ветер, и все, канули бы все вместе на дно морское, и с золотом, и с княжеским соратником!
Как ни странно, позже натерпевшийся страху Порей стал общаться со мной гораздо более дружелюбно и уважительно. Старый кряжистый новгородец из породы верных до смерти людей, он тяжело переживал, когда подле князя утвердился какой-то выскочка. Впрочем, касожское окружение Ростислава ему также не нравилось, но, узнав меня в деле, Порей примирился с моим высоким положением. В Корчеве он тут же развернул бурную деятельность: успокоил горожан, собрал ополчение и организовал круглосуточное дежурство на стенах – стенах сильнейшей русской крепости. Да-а, перестроенные хазарами (или византийцами под их присмотром) стены древнего Пантикапея внушают не просто уважение, а какой-то благоговейный ужас: на что сильны тмутараканские укрепления, а Корчев еще крепче!
Порей за день собрал в поход десяток опытных дружинников, и вместе с их конвоем мы тем же вечером отправились в Корсунь-Херсон, взяв с собой немного золота в качестве задатка. Тогда для нас был важен каждый час!
Херсонес с древнегреческого переводится как «полуостров» – собственно, в свое время местоположение полиса определило его название. Занимая выступ Гераклейского полуострова, город занимал его едва ли не целиком – если считать вместе с хорами, сельскохозяйственными наделами греков. Они выращивали здесь виноград и злаки, и, собственно, за многие годы так ничего и не изменилось – при подъезде к Херсону я с удовольствием для себя увидел длинные ряды стенок, увитых виноградной лозой с уже набухшими, спелыми плодами. Сохранились и ровные, мощеные дорожки между наделами-клерами, а вот от большинства поместий эллинского периода остались, увы, одни лишь развалины. Но то там, то тут встречались небольшие добротные домики местных греков, и чем ближе мы подбирались к возвышающейся над полуостровом крепостью, тем плотнее становилась жилая застройка, являясь по сути своей аналогом древнерусского посада.
Перед самым въездом в Херсон я замер, желая впитать в себя тот неповторимый аромат истории, коим были пропитаны пока еще не разрушенные крепостные стены. О, возведенные из крупного тесаного камня, включавшие в себя две оборонительные линии, они оставались неприступными до самой эпохи Возрождения, и лишь литовским князьям, а позже гулямам Едигея удалось с боем прорваться за их оборонительный обвод. Владимир Святославич взял город благодаря предательству Анастаса, возможно, и захват города его внуком, Владимиром Ярославичем, был также связан или с хитростью, или с предательством.
Но до четырнадцатого века еще далеко, а сейчас четырехметровой толщины стены, обоими флангами упирающиеся в море, кажутся неприступными. Протейхизма – внешний, передовой обвод – на пару-тройку метров ниже, зато понизу он толще и кажется вовсе монолитным. Основная же оборонительная стена выше и достигает восьми метров. Между укреплениями пролегает перибол – этакий коридор смерти. Противник, который все же сумеет прорваться в ворота протейхизмы, окажется под перекрестным огнем с обеих стен. Причем ворота внешних укреплений расположены в их нижней точке, а ворота внутренних – в верхней. Таким образом, прорвавшимся воинам врага придется бежать к ним, развернувшись правым, незащищенным боком к защитникам основной стены. А гарнизон протейхизмы при необходимости эвакуируется по перекидным мостикам, устроенным в башнях.
Если Корчев и Тмутаракань, разрушенные гуннами и ударами тюрков, а после долгое время бывшие частью Хазарского каганата, сохранили греческий архитектурный облик лишь в стенах, то Херсон пока еще ни разу не разрушался и не терял своего античного, а после византийского духа. Поэтому, оказавшись внутри укреплений цитадели, я мысленно ахнул – до того меня поразили величественные каменные здания и многочисленные храмовые комплексы города. Ведь здесь принял крещение равноапостольный князь Владимир, и здесь же началось подлинное Крещение Руси…
Но все же, держа путь к купеческому кварталу, я не мог не заметить и первые приметы упадка. Если присмотреться внимательно, то и храмы, и крепостные стены, а особенно частные дома – все они понемногу ветшают, то там, то тут видны плохо замазанные щели да обвалившаяся облицовка. Торг на центральной площади города пусть и был шумен и богат, но что-то самих византийских купцов, равно как и местных покупателей было совсем немного, в основном шла меновая торговля между самими купцами, попавшими в Херсон с разных сторон света. Наконец, на лицах обывателей, да и воинов гарнизона, встретившихся мне на пути, читалось какое-то скорбное выражение, какая-то затравленность, что ли… Причем вояки еще и выглядели как-то блекло, тускло. Если наши дружинники всегда стараются начистить шеломы да кольчуги так, чтобы на солнце блестели, и одеваются не чета простым землепашцам, то греческие стратиоты на вид подобны серым мышам – какие-то неухоженные, замаранные, потухшие… По себе помню, как в подготовительных лагерях перед моей попыткой поступления в академию нас гоняли за внешний вид офицеры. Вроде как нелогично, и многие из нас возмущались – как же так, при чем здесь космический флот и красота? – но по факту опрятность и чистота облика бойцов есть важный показатель организованности и порядка внутри части.
Первое падение Византийской империи в тысяча двести четвертом году предрекли ее смуты и раздрай внутри страны. В сущности, падение случилось бы и раньше, и его морок стал явственно различим уже в тысяча семьдесят первом году, после разгрома при Манцикерте [90] . Но сумевшие взять власть и утвердиться на престоле Комнины [91] остановили разложение и последующую за ним гибель страны на целое столетие. А позже сами привели ее к катастрофе тысяча двести четвертого года… Впрочем, сценарий был всегда один и тот же, что при македонской династии [92] , что при Комнинах. Если первые правители династии, как правило, были инициативными базилевсами, успешными полководцами и эффективными управленцами, то по прошествии времени регулярно наблюдалась стагнация, разложение и развращение их потомков. И вместо того чтобы мобилизоваться, бросить все силы на борьбу с внешними захватчиками, сплотиться с собственным народом, византийская верхушка в лице императоров и их приближенных предавалась разврату, утопая в роскоши, отдаваясь лишь интригам и борьбе за власть… Между тем расходы на армию и флот регулярно сокращались, подорвав былую мощь некогда могучего государства, а налоговое бремя на простых людей, наоборот, возрастало в разы. Неслучайно византийский Херсон желал отдаться под руку Ростислава.