Впервые в жизни я вижу, как высоко в воздух – метра на два – взлетает человек, чьи конечности болтаются в полете, словно у сломанной куклы. А в следующий миг чудом ухожу в сторону от груди скачущего на меня коня, заученно подставив щит под тяжелейший, рубящий удар сабли. Левая рука немеет – и тут же мне вновь приходится едва ли не прыжком спасаться от несущейся на меня лошади!

Было бы половцев побольше – хотя бы те же пять десятков, выскочивших из крепости, – и быть бы нам смятыми их тараном! Но едва ли не на половину выбитые моими лучниками тяжелые всадники застревают в массе пешцев, подавив, правда, многих из них. Я же, чудом увернувшись сразу от двух конников, оказался позади смешавшейся кучи сражающихся и умирающих людей. Всего одного взгляда на поле битвы оказывается достаточно, чтобы радостно осклабиться: разнородная толпа половецких пешцев пятится под натиском хирда Еремея, чьи вои вынырнули из тумана, словно призраки. Всадники же, потерявшие разгон, оказались теперь в кольце моих пешцев, где драка идет уже на равных! Но этого равенства для меня совершенно недостаточно:

– Лучники!!! В бой!!!

Через мгновение из леса вываливается плотная толпа воинов, вооружившихся топорами. Дождавшись, пока они поравняются со мной, я бегом устремляюсь вперед, к месту схватки. Половцы заметили новую опасность, и где-то десяток всадников уже пытается вырваться из кольца моих ратников, стремясь встретить нас еще одним таранным ударом. Не дождетесь!

И вновь меня едва не сокрушил боевой конь степняков: хотя и не взяв разгона, жеребец бешено замолотил копытами в воздухе, силясь достать мою непокрытую голову! Еле успев прикрыться щитом, я рывком смещаюсь в сторону, подставившись под сабельный удар. Но сталь вражеского клинка была встречена металлом умбона, в ответ я колю длинным выпадом, ударив снизу вверх. Дивный светлый меч хоть со скрипом, но проломил стальные пластины, острием погрузившись в людскую плоть. Вскрикнувший от боли половец вывалился из седла, и его тут же добили топорами набежавшие сзади воины.

Еще один всадник совсем рядом с нами крутанул жеребца по кругу, отчаянными взмахами сабли разгоняя от себя людей. Лучники, не слишком крепкие в ближнем бою, попятились, один неудачно подставился под рубящий удар и свалился наземь с раскроенным черепом.

Я оказался рядом через три, максимум четыре удара сердца, половец как раз развернул коня крупом ко мне. Сместившись в сторону – жеребец может и лягнуть! – широким ударом я подрубил животному задние ноги. Дико взвизгнув, конь подломился на них, боком завалившись на всадника, не успевшего выпрыгнуть из седла. А через секунду сразу два чекана оборвали его жизнь, вонзившись в незащищенное лицо…

Над полем перед крепостью царит страшный крик – визжат бабы и дети, бегущие куда-то в сторону, яростно орут погибающие под нашими мечами и топорами половцы, зажатые большим числом пешцев с двух сторон. Отличные наездники и лихие конные рубаки, куманы, однако, сильно уступают нам на земле – а все без исключения мои гриди привыкли биться пешими. Удар освободившихся ратников с тыла наверняка бы решил исход схватки, если бы воины противника не защищали свои семьи. А так полуголые, практически лишенные защиты мужи погибают, до последнего пытаясь вырвать хоть одну, хоть две жизни врагов, обступивших их ежесекундно сжимающимся кольцом щитов… Яростно рычат варяги и касоги, визжат раненые, покалеченные люди и лошади. Какая-то адская картина…

Пережив еще один болезненный укол совести, я на мгновение отвлекся – но, быстро придя в себя, обратил свой взгляд на крепость. А между тем в ее воротах неистово бьются облаченные в латы защитники, силясь вытеснить из прохода два десятка дружинников Еремея. Побратим бешено рубится впереди своих людей, фактически оказавшись в полукольце врагов.

– Дурак… Никита, давай сюда наших лучников! Остальные пусть добьют окруженных, нечего людей терять! Радей!!!

На время потерявший меня в круговерти боя русич ударом щита в схватке опрокинул набок коня вместе с наездником. Затем телохранитель заработал на лоб огромную шишку – пропустил удар булавы. Тем не менее он продолжил сражаться, перерубив всаднику бедро и добив того на земле. Теперь булава половца покоится у него за поясом – судя по всему, мой «телохранитель» завалил вождя степняков [102] !

– Радей!!! Бери с собой два десятка, надо Еремея выручать!

Мотнув головой, новгородец зычно кликнул:

– Умир, Могута! С нами!!!

Мы едва-едва не опоздали: дюжина уцелевших в рубке куманов практически вытеснила последних недобитых воинов побратима за раскрытые створки, двое половцев уже схватились за них, стремясь как можно быстрее их закрыть! И повисли на деревянных воротах, пришпиленные к ним стрелами, словно жуки иголками… С хрустом перерубив саблю перегородившего мне путь кумана, я следующим ударом рассекаю ему горло острием меча. Сердце бешено бьется – я не могу найти Еремея среди уцелевших гридей!

Удар клина двух десятков свежих воинов вогнал защитников крепости обратно в проход, и вскоре короткая, яростная схватка завершилась их гибелью. Поначалу находясь на острие хирда, позже я притормозил, силясь найти побратима – и наконец разобрал его белое лицо с застывшими васильковыми глазами, неподвижный взгляд которых был устремлен точно вверх. Шлем Еремея сбит, через лоб от края левой брови и практически прямо через нос ко рту тянется кровавая полоса от широкого сабельного удара. Не уберегся брат, не уберегся…

Склонившись над верным товарищем, я очень аккуратно – как будто теперь это имеет значение – взял его голову в руки. Тепло еще не оставило его тело. Может, жив?! Чувствуя отчаянный стук в груди, я вытаскиваю Еремея из-под двух воинов, павших после, – не обращая внимания, что побратим лежит в огромной луже крови. Вытягиваю его на свет… Тщетно. Зрачки никак не реагируют на солнечные лучи – сердце уже остановилось.

Долгую минуту я стою на коленях перед телом близкого человека. Из груди рвется крик, но я почему-то молчу. Какое-то отупение и полное ко всему равнодушие накатывают на меня, и я просто смотрю на лицо побратима, лишь твержу про себя: «Это все не по-настоящему… не по-настоящему…»

Отчаянный бабий визг приводит меня в чувство: после гибели последних защитников крепости опьяненные кровью воины разбрелись по не такому уж большому внутреннему двору, также заставленному шатрами. И вот на моих глазах два касога вытащили упирающуюся степнячку из шатра, с треском разорвав на ней платье и уже широко разведя полные белые ноги.

– Остановитесь!

Горцы будто не слышат меня, с похотливым хохотом оголяя бабе грудь и жадно ее тиская.

В голове будто что-то взрывается, перед глазами встает багровая пелена, и я в три прыжка покрываю разделяющее нас расстояние, взревев по-звериному. Касоги наконец-то обращают на меня внимание, в их глазах появляется страх… Но прежде чем я успеваю пролить кровь своих же воинов, к ним подскакивает Радей и тяжеленным ударом щита сбивает замершего над бабой горца. Тот отлетает в сторону, но и мне приходится придержать меч, чтобы не задеть дружинника.

– Вам что воевода приказал?! Баб не трогать до окончания боя!!!

Второй касог лишь часто закивал, отползая в сторону, а я поймал взгляд русича и благодарно тому кивнул. Кажется, я мог натворить дел, и Радей вовремя вмешался – но в то же время эта вспышка привела меня в чувство.

– Проверить все шатры, ищем наших полоненных! Никита, поднимай лучников на стену, если кого из мужиков-половцев увидят, пусть бьют сразу.

Дождавшись, пока десятник отправится выполнять мой приказ, я кивком подозвал новгородца, и мы направились к большому, стоящему чуть в стороне шатру, выстланному разноцветными, яркими тканями.

– Как рука?

Русич скосил глаза к левой, все еще удерживающей щит:

– Болит.

– Надо обработать.

– Лекарь на ладье сидит.

Вот и весь разговор. Да, новгородец немногословен, но верен – а еще он единственный остался подле меня из тех, кто был в самом начале пути…