В едином порыве, монолитным строем вперед шагнула вся собравшаяся на площади фаланга. Как позже выяснилось, желающих остаться в Цунде и в Джавахети не оказалось ни одного…
Увы, к моему великому сожалению, о судьбе Дражко никто из спасшихся менавлитов толком ничего не поведал. Все участники боя в один голос говорили, что после моего ранения сеча у входа на тропу была зело яростной, ничего в ней не разобрать. В принципе подобное мы с Добраном и ожидали услышать, и оба в душе надеялись, что брат моего спасителя все же найдется, но… Сложилось так, как сложилось.
– Уйдите от нашей крепости! Иначе греки умрут!!!
Вот и пригодились мне уроки языка у монахов… Толстый, плешивый грузин-сотник истерично разоряется с надвратной галереи небольшого укрепления. Небольшого, но крепкого: оно представляет собой каменную башню, обнесенную деревянной стеной, и стоит на вершине холма, с отвесными кручами у основания острога.
Мое же воинство расположилось на расстоянии полета стрелы от частокола – нашей стрелы, выпущенной тисовым луком. Четыре больших деревянных щита, обвешанных мешками с землей, прикрывают восемь десятков бойцов штурмового отряда. На каждую группу заготовлено по две лестницы, за их спинами встала сотня стрелков – их дальнобойные луки при штурме наш главный аргумент. Правда, я очень надеюсь, что до приступа не дойдет, но… Без своих воинов, взятых идиотом-сотником в заложники, я не уйду. А если он настолько безмозглый, что претворит в жизнь собственные угрозы… Все кончится тем, что его кишки будут намотаны на эти самые ворота.
А ведь все начиналось совсем неплохо…
Остатки войска мы собирали по всей Джавахети, и повозиться пришлось немало, ибо отдельные десятки были разбросаны по удаленным поселениям и заставам. В большинстве случаев грузины пусть и с досадой, но отпускали моих людей. Но конкретно этот тупоголовый командир сотенного гарнизона разоружил и пленил три десятка стратиотов, а грузины под его началом изготовились к бою. Ретивый и тупой – крайне опасное сочетание, которое, увы, нередко встречается среди вояк!
Явный перевес сил на моей стороне: за полтора суток мы собрали в кулак все разошедшиеся по округе группы, четыре с половиной сотни стратиотов. К штурму мы подготовились всерьез, показательно, сбив деревянные щиты для прикрытия ударных отрядов и заготовив лестницы – но все это было лишь актом устрашения.
Но командир гарнизона вновь отличился: он приказал вывести плененных греков на стены и пообещал казнить их, как только мои воины двинутся вперед. И ведь похоже, что этот болван говорит всерьез!
Каким бы ярким ни было мое бешенство, но рисковать своими, чтобы пустить кровь обнаглевшему толстяку, я не стал. Нет, мы вернулись в поселение у подножия, которое и обязан защищать гарнизон местной твердыни. Жители в случае опасности должны были укрыться за его стенами, по крайней мере, подобные укрепления-кастроны разбросаны по всей Крымской Готии и служат защитой местному населению. Но по неизвестной мне причине люди попрятались в своих жилищах…
– Слушай сюда. Слушай внимательно, я скажу один раз. Если прольется кровь моих людей, на месте вашей крепости останется пепелище. Все твои люди погибнут. А за каждого убитого грека, плененного тобой…
Я прервался, сделав жест рукой. Ряды двух сотен воинов, стоящих чуть в стороне от переносных щитов, расступились. Вперед они вытолкнули женщин, детей, стариков, крепко избитых мужчин, пытавшихся схватиться за оружие, когда мы вошли в их дома… Хорошо хоть обошлось без потерь с обеих сторон. Пока обошлось.
– Если ты рискнешь казнить моих воинов, мы погоним этих беззащитных людей к воротам. Погоним мы их под обстрелом лучников. Их сотня – и стрелков у меня тоже сотня. Готов проверить их меткость?
Еще один жест, и стратиоты, стоящие за спинами плачущих, жмущихся к мужьям жен и детей, разом склонили копья, сомкнув щиты. Женский плач перешел в отчаянный вой, мужчины с напряженными, побледневшими лицами двинулись было с голыми руками на копья, но стрелки вскинули луки.
– Отпусти моих людей, и мы тут же уйдем. Даю слово. Убьешь их – и вы все погибнете. Воины падут в бою, но твоя смерть… Она не будет легкой. Даю слово.
Последние слова прозвучали особенно веско. На несколько мгновений толстяк словно потерял дар речи, побагровев так, что я уж понадеялся на апоплексический удар. Но, увы, не повезло.
– Я сейчас же прикажу рубить головы ничтожным грекам! А когда вы пойдете на штурм, их головы полетят в вас, паршивые овцы! Да мы вас всех тут…
У меня упало сердце, как только я услышал его первые слова, а зубы сомкнулись от ярости так крепко, что заболела челюсть. Я бросил взгляд в сторону беззащитных людей… Нет, не решусь. Пролить кровь невинных не решусь, да и воины вряд ли выполнят приказ убить их. Мы ведь до того условились меж собой, что все происходящее необходимо для устрашения.
А если приказать лучникам стрелять вокруг бегущих людей? Они побегут, мы побежим следом и ворвемся в крепость на их плечах?! Вот только если им еще ворота откроют…
Неожиданно истеричный крик прервался и толстяк пропал, как будто кто-то сдернул его вниз. Послышался короткий вскрик, какая-то возня – и буквально через минуту на галерее показался вменяемый на вид воин.
– Мы отпустим ваших людей! А вы отпустите наших родных!
– Откройте ворота, и пусть мои воины выйдут с оружием в руках. Как только вы это сделаете, мы тут же отпустим жителей в крепость. Никого не тронем, слово.
Слава богу, среди ратников нашлись те, кто узнал в плененных своих родных и поднял бучу. Как позже мы узнали, за сотника вступился едва ли десяток бойцов, их тут же крепко избили и связали. И сразу после короткого и практически бескровного переворота, не считая сломанных носов и выбитых зубов, произошел вполне мирный обмен заложниками.
После этой истории грузины уже нигде не препятствовали сбору стратиотов. Однако как только единый отряд вернулся к Цунде обновить припасы, к городу подошла втрое превосходящая нас рать эристава-эристави – Сулы Калмахели…
– Здравствуй, воевода.
– И тебе не хворать, эристав-эристави.
Не знаю, что послужило причиной, но лидер грузинской аристократии, явившийся на переговоры с переводчиком, крепко сдал за прошедшую зиму: сгорбился, заметно похудел, а рыжина в его голове и бороде заметно уступила седине. Да и голос звучит заметно тише, более глухо и даже надломленно. Предположу, что всему виной поражение от сельджуков, а там кто знает…
Однако несмотря на разительные внешние изменения, взгляд сановного мужа по-прежнему остер, и чувствуется, что хоть старый лев и сдал позиции, но хватка его по-прежнему крепка.
– А по какому праву ты разоряешь наши земли, воевода? По какому праву нападаешь на заставы, грозишься казнить жителей?!
Вопросы прозвучали… сурово. Калмахели сразу попытался прогнуть меня, хотя в устах толмача интонация была уже иной. Но я лишь усмехнулся этой довольно неуклюжей на деле попытке.
– А по какому праву моих оставшихся в живых воинов включили в грузинское войско? Людей ваших никто не разоряет, царь Баграт брал на себя обязательство кормить нашу рать на своей земле, вот мы и пришли за едой. Нам лишнего не нужно, но и воинов я кормить обязан. И ни на кого мы не нападали! Просто один дурак взял в плен моих стратиотов и пригрозил их казнить. Тогда и я пригрозил кровь пустить. Но так-то до этого не дошло! Вот лучше дураков в сотники не пропускайте.
Дождавшись завершения перевода, Сула некоторое время молча размышлял, а потом вновь попытался сыграть в большого начальника:
– Стратионы поступили на службу к севасту Баграту! Теперь они его воины, он сам кормит их, а то, что ты делаешь, незаконно…
За время пребывания в скиту я все же неплохо научился понимать грузинский, поэтому сейчас перевел все разом, без толмача. Резким взмахом руки прервав эристава-эристави, я быстро, зло заговорил:
– Не говори глупости, Калмахели. То, что Баграт купил титулом одного подлеца, не значит, что под твою руку перешли все воины. Не перебивай! – воскликнул я, когда Сула попытался возразить. Толмач быстро перевел на грузинский мои слова. – Меня ты не купишь и не запугаешь. Так что выбор делать не мне, а тебе: или поступить по совести и чести и дать нам в дорогу еды столько, сколько требуется, да беспрепятственно пропустить через свои земли… – Я сделал короткую паузу. – Или попытайтесь остановить силой. Только запомни, эристав-эристави, – мои слова зазвучали особенно угрожающе, – что коли решитесь на битву, так каждый мой воин заберет жизни двух, а то и трех твоих пешцев! А если бросите на нас конные дружины азнаури, так мы и им пустим кровь! Нам терять нечего, мои люди будут биться до конца!